Ближайшая деревня показалась километра через полтора. Бесконечный дождь наяривал без устали.
Обернувшись, чтобы не промокнуть, в целлофан, мы, выйдя из автобуса, постучались в крайнюю избу. Дверь открыл заспанный мужик.
Нам переночевать бы! попросился Кипренский.
Переночевать к бабе Фросе, хмуро отозвался мужик. Третья изба.
Целлофановая делегация сиротливо потянулась в указанном направлении.
...После шумового оформления в виде шарканья, кашлянья и пуканья
заскрипел засов, и в проеме появилась наша спасительница. Кипренский
кратко изложил
ситуацию, и старуха уже было согласилась нас принять, но после
успокаивающих слов: "Так что не волнуйтесь, мы артисты из Ленинграда"
резко передумала.
Ах, так вы артисты! Не-е-е! У мене ужо тута перяночавали артисьты
из Москвы, усюю жилплошшать загадили не пушшу! категорически отказала
она.
Вставьте скрываемое содержимое внутрь блока!
Да как же вам не совестно, милая моя! увещевал он старушку. Как
вообще можно сравнивать москонцертовскую гопоту, это бесцеремонное
московское хамье,
с нами ленинградцами, за спинами которых стоят Растрелли, Фальконе и
Эрмитаж. Только самая извращенная фантазия может проводить параллели
между этими
столичными фарисеями и нами истинными носителями истинной культуры.
Восприняв страстный монолог Кипренского как бессмысленный набор ранее
не слышанных букв и звуков, старуха перекрестилась, махнула рукой и
сказала:
Ладно уж! Пушшай заходють, раз такия уфченыя.
Мы ввалились в избу и разомлели от домашнего тепла.
Поесть бы чего, баба Фрося, сказал кто-то. Мы заплатим.
Баба Фрося молча вынесла из погреба банку сметаны, бутылку самогона и буханку черствого хлеба.
В животе после съеденного нетактично заурчало. Вскоре ксилофониста
Солодовникова, тридцатилетнего холостяка с "изячными" манерами и
прыщавым лицом, некая
таинственная сила властно поманила в сортир.
Солодовников выглянул в открытое окно и ничего нового не увидел за
окном лил все тот же постылый дождь, а вожделенный сортир находился
метрах в тридцати
от дома. Солодовников томился двояким чувством звериным желанием
поскорее добраться до заветного очка и совершенной неохотой выбираться
из теплого
жилища. Сначала он попробовал переждать кризисный момент, но организм не захотел пойти ему навстречу.
И тогда ничтоже сумняшеся Солодовников решился на сопротивляющийся
всему его "изячному" воспитанию поступок. Стараясь не разбудить спящих
коллег, он
тихохонько вытащил из футляра ксилофона несколько газет, расстелил их
осторожно в уголке, присел над ними задумчиво в позе роденовского
"Мыслителя" и
вскоре благополучно разрешился. А разрешившись, аккуратно собрал газеты
с содержимым в мощное единое целое и, как хрустальную вазу, понес к
окошку. Дойдя
до окна, Солодовников вполне разумно решил, что баба Фрося будет
неприятно удивлена, обнаружив поутру у самого окошка узелок с
анонимными каловыми массами.
"Хорошо бы забросить это дело куда подальше!" подумал он. А чтобы
получилось подальше, надо бы размахнуться поширше, да вот незадача
размахнуться
поширше мешал угол печки. Но ксилофонист Солодовников был, мерзавец,
хитер и сообразителен не зря, видать, закончил консерваторию с красным
дипломом. Ох
не зря!
Он отошел вглубь, туда, где ничто не могло помешать размаху, и,
тщательно прицелившись, по-снайперски метко засандалил узелок точно в
центр открытого
окошка. После чего захрапел умиротворенно.
Проснулись мы от страшного крика бабы Фроси.
Обосрали! вопила она во всю мощь уязвленного самолюбия. Усюю
жилплошшать обосрали! Усей стенки, усею меблю, усе обосрали, ироды!!!
Ногу и ту некуды
поставить, так усе загадили, говнюки!
Старуха не врала то, что еще вчера было уютной, чисто прибранной
комнатенкой, сегодня сильно напоминало большую и, мягко говоря, дурно
пахнущую
выгребную яму.
Покрасневший ксилофонист Солодовников нервно покусывал пальцы. Он один
хранил секрет ночной трансформации то, что он в темноте принял за
окошко, на
самом деле оказалось зеркалом. Зеркалом, в котором это самое окошко и отражалось.
Рассказ Ильи Олейникова
Московская история
Павел Павлович умер в метро. Было это как раз между Парком Культуры и
Киевской, на кольцевой линии. Он сидел на крайнем сидении, знаете, есть
такие, где
может усесться не больше трёх человек? Вообще-то, ему надо было до
Белорусской, чтобы потом перейти на "зелёную" линию и поехать домой, на
Водный Стадион.
Но домой он не доехал, потому как умер. Собственно говоря, ничего
удивительного в этом не было. Человеку семьдесят два года, пусть ещё и
крепок умом и
почти крепок телом, но тем ни менее...семьдесят два не двадцать семь...возраст, старость не радость и всё такое...
Поначалу на факт смерти Павла Павловича никто внимания не
обратил...хотя слово "поначалу" не совсем подходило, потому как с
одиннадцати часов десяти
минут, когда произошла смерть, бренное тело Павла Павловича моталось по
кольцевой раз двадцать, а может и больше, пока не начался "час пик".
Толпы
пролетариата стали заполнять вагоны дабы вернуться в свои съёмные и приватизированные квартиры с мест трудовой деятельности.
Павел Павлович сидел на сидении, завалившись на бок. Его рука
безжизненно свисала ладонью вверх, рот был приоткрыт, обнажая
желтоватые коронки. Рядом с
ним из-за брезгливости никто не садился, хотя внутренне возмущались
безответственно развалившимся сразу на трёх местах пассажиром. Первой
не выдержала
полная дама в драповом пальто и укладкой "шеньон-70-ый год или привет от Мирей Матье".
-Развалился, пьянь...Людям стоять негде, прут и прут...куда прут? А этот нажрался и валяицца...и хоть бы хны...
-Ой, и не говорите...жизни нет от алкоголиков...совсем
обнаглели...скоро в метре ваще сесть невозможно будет....- эхом
ответила её старушка в оренбургском
платке и большим пакетом "Калинка - Стокмен".
-Мужчины! Хоть выведите его отсюда, совсем у вас ни стыда ни
совести...есть тут мужики или нет?-воскликнула, почувствовав поддержку
дама в драповом пальто
и шеньоне.
-Да чо ты мать, к деду пристала...ну, выпил маленько,
расслабился...очухаецца- сам уйдёт, -произнёс высокий парень в кожаной
куртке.
-Он очухаицца, а я тут стоят должэн, да?-возразил мужчина кавказского
вида и добавил, -ну-ка, помагай давай, щас на Курской ево высадим, йа
ево маму...
-Станция метро Курская, переход на Арбатско -Покровскую линию и станцию
Чкаловская,-объявила красивым голосом диктор и двери открылись.
Кавказец и кожаный
парень выволокли болтающееся тело Павла Павловича из вагона и
непрезентабельно шмякнули на пол. Правда потом парень всё-таки придал
телу сидячую позу и
прислонил к мраморной стенке колонны.
У колонны бывший Павел Павлович сидел до десяти часов тридцать двух
минут вечера, пока два метрополитеновских милиционера его не увидели.
Не спеша они
подошли к нему, пару минут смотрели на мёртвого Павла Павловича, потом тот, что помоложе произнёс?
-Андреич....вроде пьяный, а?
-Нет, бля, трезвый...,-с сарказмом ответил тот, что постарше...,-Ну, что, Митя...в вытрезвитель, чтоль сдавать?
-Бля...Смену сдавать через полчаса...пока отвезём, пока то-сё...меня
Марина ждёт...опять бензо-пилу заведёт....может вынесем его из метро и
дело с концом?
Возле метро -не наша территория, а?
-Эх...Митя...ладно, что с тобой сделать-то? Давай, хватай его, родимого, -согласился Андреич.
Они подхватили Павла Павловича и поволокли к выходу...начищенные
ботинки покойного волоклись по заплёванному полу станции Курская....
Павла Павловича мешком бросили у какого-то забора. Усаживать не стали.
Через полчаса у Павлу Павловичу подошли два бомжа.
-Чойта он?- спросил первый.
-Да ни чо...пьяный, сука, -ответил другой и перевернув тело на спину,
залез грязной рукой в карман видавшего виды пальто Павла Павловича.
Вынув худенький
кошелёк, он вынул из него три купюры в сто рублей и одну в пятьдесят.
Открыв маленький карманчик для мелочи, вытряхнул монетки в ладонь,
хмыкнул и молча
побрёл с сторону круглосуточного ларька, где на витрине красовались
многочисленные бутылки с пивом. Второй, цыкнув через редкие зубы, также
молча побрёл за
ним. Потом, словно опомнившись, вернулся, кряхтя стянул с Павла
Павловича ботинки и довольно новые брюки. Ботинки ,рассмотрев
повнимательнее, и не найдя в
них для себя проку, выбросил, а штаны, скомкав, сунул за пазуху и трусцой побежал в сторону того же ларька.
Павел Павлович лежал под забором без брюк и босой. Если бы он не умер,
ему наверняка было бы стыдно. Но он умер. И стыдно ему не было.
Светало. Бабушка Наташа шла к Курскому вокзалу. Она по вторникам всегда
шла к Курскому вокзалу. Там она продавала букетики. Это моги быть
тюльпаны. Это
могли бы быть розочки. В зависимости от того, чем торгует сегодня Фуад-
добрый толстый азербайджанец, подряжавший таких вот пенсионерок. И ему
хорошо, и
бабушкам перепадало на кефир и булочки. Бабушке Наташе было вообще
удобно, благо её квартира, которая досталась ей от покойного мужа,
Ивана Степановича,
светлая ему память, находилась совсем недалеко от Курского вокзала, ну, может минут десять неторопливой ходьбы.
Пройдя мимо метро и сравнявшись с забором торгового центра, она увидела
лежащего на земле мужчину. На мужчине не было штанов и ботинок. Бабушка
Наташа
сначала смутилась, увидав такое постыдство, но потом, сердобольное
сердце старушки размякло от мысли, что человеку холодно и может, вообще
ему нужна
помощь...ну и что, что он пьян? Тоже ведь творение Божье...
Подойдя к нему, она заглянула в лицо Павла Павловича и всё поняла.
Именно такое умиротворённо-безмятежное лицо было у её покойного мужа,
Ивана
Степановича, светлая ему память, когда он представился прямо в туалете,
где имел обыкновение читать газету "Труд", сидя прямо на унитазе...
Бабушка Наташа
видела смерть и сразу же её узнала....
Через час место у забора было окружено работниками милиции, зеваки
издали пытались что-либо разглядеть, но темп жизни привокзальной Москвы
не способствует
длительному стоянию, поэтому текущий поток людей постоянно находился в
движении, они останавливались на минуту и их уносило напирающей волной,
потом
приходили следующие и их тоже сносило людским цунами...
-А чего без штанов-то? -произнёс один следователь, явно не обращаясь ни к кому...
-А хрен ево знает...может маньяк какой его грохнул, -ответил другой, записывая что-то в блокноте...
-Да он же мужик...да ещё и старый...
-Вот поэтому и маньяк...
-Жалко...старый человек...ему бы дома представиться, в мягкой постели,
в окружении родственников и безутешной вдовы...или хотя бы в
метро...всё среди
людей....,-произнёс первый следователь...
Второй ничего не ответил.
Павел Павлович тоже.
